Начало немецких атак

Несмотря на миролюбивую встречу с разведкой противника, в этот же день немецкая артиллерия начала пристрелку наших окопов из орудий разных калибров, включая и девятидюймовые фугасы. Эта пристрелка производилась в течение трех дней и дала нам почувствовать, что немцы сосредоточили здесь крупные силы и готовятся к серьезной операции.

Наше командование, в свою очередь, выделило резервную группу, которая разместилась во второй линии окопов, подготовленных на заднем склоне хребта и невидимых противнику.

На рассвете третьего дня, было это, кажется, 7 июля 1916 года, начался массированный обстрел наших позиций противником³⁰. Это была артподготовка, в которой принимало участие не менее 150 орудий разного калибра. Хребет Черных гор, изрытый окопами, казалось, извергал к небу черные столбы земли и дыма, горы гудели и вздрагивали от взрывов тяжелых снарядов.

30  Скорее всего, Е. В. Тумилович ошибается в датах. 26–27 (13–14) июля наши войска безуспешно пытались переходить в наступление. А 28 (15) июля уже атаковал противник. Вероятно, именно об этом столкновении и пишет Е. В. Тумилович. На этот момент полк занимал фронт от д. Яворника до ур. Дуконя протяженностью в 19 верст. Противник с утра открыл огонь по высотам 1443 и 1506 (их занимал 2-й батальон), а затем повел наступление. Героическими усилиями 8-й роты он был остановлен. Вечером атака повторилась. Остатки 8-й роты во главе с прапорщиком Храшцовским приняли неравный бой и бросились в штыки, полностью погибнув в бою. В это время командир 3-го батальона подполковник Серебряков послал в контратаку 9-ю роту прапорщика Лукова. Она атаковала противника во фланг, взяла 300 пленных, но и сама попала под удар. И в итоге 9-я рота отошла с высоты 1443 на высоту 1506, приведя 154 пленных. 29 (16) июля противник начал артподготовку атаки высоты 1506. Оборону держали 6-я и 7-я роты. Командир 2-го батальона капитан Пантелин бросил в атаку резервную 13-ю полуроту. Первая атака была отбита. В 16 часов во время второй атаки противник ворвался в наши окопы и решил задействовать здесь новые силы. Тогда полурота 13-й роты под командованием ротного командира поручика Самсонова открыла фланговый огонь. А со стороны правого фланга 6-й роты пулеметный огонь открыл унтер-офицер ефрейтор Молотов. Тогда же Серебряков приказал перейти в атаку полуроте 12-й роты, которая находилась в резерве. Во главе с прапорщиком Чигириком она бросилась в атаку. Положение было восстановлено. Стоит отметить, что немалую роль в успехе сыграли 10 пулеметов 2-го и 3-го батальонов под командой прапорщиков Губанова, Юрченко и Гольяшева (всего за два дня они расстреляли 78 000 патронов). Стоит также добавить, что с 25 июля по 9 августа (12 по 27 июля) 326-й полк находился в составе сводного отряда полковника Л. И. Савченко-Маценко. (См.: РГВИА. Ф. 2935. Оп. 1. Д. 156. Л. 24–27).

Беспечный русский народ не побеспокоился построить надежные укрепления, и вот теперь, когда немцы с целью разгрома нашей линии обороны открыли жестокий артиллерийский огонь, солдаты сидели в мелких, не прикрытых сверху окопах, согнувшись в три погибели, чтобы не торчали поверх окопов головы.

Ясно, что при таких условиях сразу же обнаружились большие потери. Прижатая огнем к земле, в духовном ощущении эта человеческая масса безмолвно ютилась в своих примитивных могилах, и каждый ждал своей очереди, а над ним бушевала огненная буря, осыпая сверху землей, камнями и рваным железом.

Часть неприятельского огня была сосредоточена на участке расположения нашей артиллерии, которая находилась на правом фланге в лесу, почти в одной линии с окопами. И несмотря на подавляющий огонь неприятеля, четыре наших полевых орудия непрерывно вели беглый огонь по позициям и артиллерии противника.

В ожидании атаки усиленная команда нашей разведки выдвинулась вперед метров на двести в лесу на том же правом фланге и, никем не обнаруженная, затаилась на опушке болотистых зарослей.

К полудню немецкая артиллерия усилила свой огонь до максимально возможных пределов. В это время пехота противника поднялась из укрытий и несколькими густыми цепями двинулась в направлении занятых нашими войсками высот. Прижатым к земле защитникам наших позиций не было видно, что делается перед ними в долине оврага, но у команды разведки всё это происходило на глазах, она ясно представляла себе свое бессилие перед огромной массой атакующего врага. Шрапнельный огонь русской артиллерии на сравнительно близком расстоянии  опрокидывал  на  землю  целые  звенья  вражеских  цепей, но они всё шли и шли, упорно и твердо.

Когда немцы достигли склона занятых нами высот, артиллерия наша уже не могла стрелять и прекратила огонь.

Немцы широко растянулись по склону горы, и левый фланг их двигался всего лишь в нескольких десятках метров от залегшей в зарослях разведки.

Передняя немецкая цепь была уже в 100 метрах от линии русских укреплений, где царило гробовое и жуткое молчание. Эта мертвая тишина была, казалось, страшнее грома. Наконец артиллерия противника внезапно замолкла, и на несколько мгновений воцарилась полная тишина. Потом склоны горы огласили нестройные невнятные крики — Стальная дивизия бросилась в атаку. Но наверху по-прежнему царила тишина. У бедных разведчиков от этого молчания заходил мороз по коже. Но бежать вверх по довольно крутому подъему не так легко и просто, что немцы, вероятно, не учли, и в самую решительную минуту в непосредственной близости от цели большинство пошло на четвереньках. И вот в этот миг среди их рядов засверкали огненными брызгами взрывы русских гранат. Грохот их слился в один протяжный гром, потрясший воздух и землю. В ход были пущены не только ручные гранаты, в дополнение к ним по склону сбрасывали тяжелые полупудовые круглые бомбы, своими мощными взрывами в массе атакующих они вносили расстройство и сеяли панику.

И вот в этот-то момент изрытая, изуродованная массированным огнем серая линия русской обороны зашевелилась, поднялась, вырастая, сверкая сталью штыков и потрясая воздух взрывом «Ура!», ринулась вниз на врага.

Таким же ожесточенным «Ура!» и дружными залпами ответила команда разведки, оказавшаяся в тылу врага. Что-то неожиданное и непонятное произошло в первый миг на склоне горы: защитные гимнастерки перемешались с мышиными мундирами, красными петлицами и околышами. Потом всё ринулось вниз по косогору, оставляя позади себя беспорядочно разбросанные по склону серые бесформенные массы трупов.

Так гнал перед собой четвертый батальон 326-го пехотного Белгорайского полка части германской Стальной дивизии, в несколько раз превышающие его численностью. После соединения с разведкой, батальон круто свернул вправо и лесом быстро возвратился на свои позиции, чтобы не оказаться в открытом поле под артиллерийским огнем опомнившегося после разгрома пехоты противника.

В течение двух дней на Черных горах был полный покой. На вьюках доставляли хлеб и кое-какие другие продукты. Солдаты блаженствовали, и прежняя беспечность снова воцарилась в окопах победителей.

На правом фланге вечерком под шатром мохнатой ели сидел Сергей Буров, окруженный разведчиками, и таинственным голосом плел какую-то допотопную старушечью сказку. Ребята молча слушали, без особого внимания. Некоторые, устремив взгляд на противоположные высоты, предавались грустным и печальным мыслям.

—   Ты, Сергей, точно умирать собрался — развел такую тоску, — с досадой сказал Лобачев. — Или уже брось, или вспомни что-нибудь веселее, а то уж больно тошно становится.

Буров умолк, его мрачный неподвижный взгляд устремился в неведомое пространство. Лицо застыло, ни обиды, ни досады не выражало оно.

Мертвое выражение смугло-черного лица и неподвижных глаз несколько напоминало застывший труп. Потом он глубоко вздохнул, поднялся и скрылся в вечернем мраке. Что смутило сердце, тоска ли по дому, семье или его мучили какие-либо предчувствия, трудно было разобрать в этот серый пасмурный вечер.

Четвертый взвод, которым командовал Кирюшка Раузов, находился на левом фланге, и поэтому мы встречались с ним только в те минуты, когда его вызывал к себе командир роты.

В тот день он после получения заданий остался на некоторое время со мной. Мы вспоминали наши школьные годы, свой городок и проводы сестер Егеревых на Кабановом хуторе. Здесь я открыл ему тайну нашей шутки над ним, когда он возвращался с хутора после удачных проводов младшей сестры. Мы долго смеялись, но он так и ушел, не поверив моему рассказу.

Это была моя последняя с ним встреча.

Работа пехотного разведчика, благодаря непрерывной опасности и частым столкновениям с врагом, приучает его к смелости, к самообладанию в самых невероятных условиях и вырабатывает способность мгновенно ориентироваться в любых, казалось бы, безвыходных положениях. И поэтому жизнь разведчика сохраняется более длительное время. И чем эта работа сложнее и опаснее, тем упорнее утверждается чувство неверия в возможность смерти, а это, как ни странно, и является основным фактором мнимого бессмертия.

Подобное чувство, волей или неволей, бессознательно овладело в конце концов и мною. То же, по-видимому, ощущали и большинство ребят  моей  команды.  Справедлива  старинная  народная  поговорка:

«Смелым бог владеет», — где под словом «бог» нужно подразумевать, безусловно,  твердость   характера,   безукоризненное   самообладание и веру в неприкосновенность. Но человек всегда остается человеком, и только свинец или осколок стали не всегда считается с его убеждениями³¹.

31   Приведенное описание разведчиков интересно  сравнить  с  оценкой М. Н. Герасимова, подпоручика в годы Первой мировой, а в советское время — генерала (во время Великой Отечественной войны — командующий армией). В своих мемуарах он с восхищением пишет о своем начальнике штабс-ротмистре Н. М. Муромцеве, начальнике команды пеших разведчиков: «…я по-новому взглянул и на разведку, и на разведчиков. Убедился, что удача Муромцева в разведке в действительности есть результат большой и напряженной работы всей команды, высоких организаторских способностей самого Муромцева и отличных боевых качеств всех разведчиков, их изобретательности и инициативы». В уста Муромцева мемуарист вложил и следующее описание качеств разведчика: «Я не отрицаю допустимость риска, но бесшабашная удаль, как вы определили некоторые качества, необходимые разведчику, в большинстве случаев простое безрассудство. Разведчику нужно иметь горячее сердце, в этом я полностью согласен с вами, но наряду с горячим сердцем ему нужна холодная голова. Тогда и горячее сердце дольше будет биться в отважной груди» (Герасимов М. Н. Пробуждение. М., 1965. С. 119–120, 122).

На третий день утром, к общей радости всех, выглянуло солнышко. Туман рассеялся, и яркие зеленые пятна небрежно разбросанных пастбищ заиграли на солнце блеском гигантских изумрудов.

В прозрачном воздухе на десятки километров во все стороны вырисовывались резкие очертания невидимых ранее горных хребтов. И чем дальше уходили они в бесконечность, тем мягче становилась синева их воздушной окраски и тем больше напоминали они застывшие волны безбрежного бурного моря.

Но великий покой, царивший над мертвой природой, был внезапно нарушен громом тяжелых орудий, свистом снарядов и грохотом взрывов. Вновь началась артиллерийская подготовка к очередной атаке наших позиций. И вновь полузасыпанные землей и камнями люди в безмолвном оцепенении жались к стенкам своих окопчиков в безнадежной и бессмысленной борьбе за право на жизнь.

Кто попадал на войне в подобные условия, тот, вероятно, помнит, что нет ничего тяжелее и ужаснее, как лежать часами под ураганным артиллерийским огнем в пассивном бессилии и каждую секунду ждать своей смерти. Любое активное столкновение с более многочисленным врагом или самая беспощадная контратака гораздо легче переносится, чем вынужденное и сознательное бездействие под массированным артиллерийским обстрелом. Когда же перед атакой внезапно прекращается грохот орудий, солдаты обыкновенно легко вздыхают, и на лицах оставшихся в живых появляются даже улыбки.

И вот с того дня в течение полутора недель каждый день повторялось одно и то же. Иногда атаки противника возобновлялись по дватри раза в день и каждый раз с беспримерной стремительностью вновь отбивались.

Измученные, изнуренные воины целыми днями сидели голодные и лишь по ночам в полусонном бреду грызли свои сухари или получали скудную остывшую пищу. Но воля и стойкость с каждым днем становились всё крепче и крепче.

Ночью уносили убитых и эвакуировали раненых. С каждым днем редели силы защитников Черных гор, но никакого подкрепления или пополнения ниоткуда не прибывало. Что думало высшее командование и даже сам Брусилов, получая смутные сводки о стойкости и возрастающих потерях этой горсти обреченных на верную гибель, сильных духом и гордых людей, непонятно было тогда и неясно теперь. Была ли это обычная беспечность или просто предательство, покажет будущее, ибо от глаз времени и суда истории никогда и ничего не может укрыться, несмотря ни на какие хитрости, козни и ложь.

Но защитникам перевала Карпат в то время от этого не было легче. Многие раненые оставались в строю и продолжали оборону наравне со здоровыми. Я видел одного пожилого солдата, который, будучи ранен во время контратаки, сначала упал, потом быстро вскочил на ноги, разорвал на груди гимнастерку, где прямо против самого сердца торчал почерневший затылок застрявшей между ребрами пули. В таком положении до ночи он оставался в строю и после удаления пули не покинул своих боевых товарищей.

За период этой неравной борьбы были разбиты еще два орудия нашей батареи, осталось только одно, но и это одинокое орудие целый день ни на минуту не прекращало огня; его размеренные удары резко выделялись из массы окружавших его взрывов и этим вселяли некоторую бодрость в сердца русских солдат.

Еще 20 июля на исходе прохладного дня была отбита последняя атака противника — фугасы рвались у наших окопов до момента подхода цепей почти к самым окопам³². Под артиллерийским огнем их контратаковала по центру резервная группа, поддержанная ружейным огнем и гранатами первой линии обороны. К ночи всё снова затихло, гнетущая тишина опустилась на Черные горы и зловещим предчувствием вкралась в души измученных изнемогающих воинов.

32   Обнаружить сведения об этом бое не удалось.

21 июля. Еще не всюду расступился ночной предрассветный туман, красные стрелы восхода огненно-кровавыми лучами из-за горных хребтов бороздили небесную высь и, попадая на серое облако, воспламеняли его светом утренних зорь. Молочные реки тумана ползли по лощинам и складкам меж горных хребтов. Капли утренней росы висели на иглах еще дремлющих елей. Но народ уже не спал. Какое-то странное, неясное предчувствие, непонятно чем вызванное, волновало остатки забытых защитников горных хребтов. Говорили тихо, проверяли винтовки, гранаты и с суровым волнением поглядывали на высоты, занятые озлобленным врагом. На склоне лежали неубранные трупы, безмолвные свидетели вечерней отбитой атаки.

Вместе с первыми лучами солнца началась и новая артиллерийская подготовка, но более мощная и более жестокая. Глухой гром орудий доносился и с фронта, и с флангов.

Визг шрапнелей и взрывы фугасов слились в один общий рокочущий гул. В столбах черной пыли и едкого дыма померкло утреннее солнце, и над линией наших окопов навис полумрак.

Злорадство смерти в тот день не имело границ. У правого фланга, где обычно сидели разведчики, вместе с Буровым мы успели вскочить в одиночный окоп и молча, без всякой надежды считали свои последние минуты.

Полное тупое безразличие овладело чувствами, и жизнь в эти минуты казалась ненужным и тяжелым бременем.

Какой-то обезумевший, лишившийся рассудка  солдат  выскочил из окопа и, с дьявольским хохотом подняв руки к небу, потрясал кулаками. Последующий взрыв тяжелого фугаса огненным вихрем смахнул его мертвое тело обратно в окоп. В последние дни случаи безумия здесь стали обычным явлением.

От ударов снарядов о камни и грунт и последующих взрывов земля под нами тряслась как в лихорадке. Визг, свист и вой рвущийся стали был настолько силен и пронзителен, что я невольно зажал голову руками и так сидел, полузасыпанный землей в этой маленькой братской могиле.

Страшный порыв какого-то вихря чуть не свернул мою голову и унес фуражку. Тихо прозвучал еле слышный короткий хрип. Голова Сергея Бурова низко повисла на грудь, а против нее в стенке окопа открылась черная зияющая круглая щель. Котелок, висевший у вещевого мешка на спине Сергея, быстро наполнился до половины дымящейся кровью — целый неразорвавшийся снаряд пробил спину у самой шеи и ушел в грунт. Так печально прервалась жизнь бесстрашного разведчика в им же самим вырытой могиле.

Через несколько часов огонь так же внезапно прекратился. В какой-то безумной лихорадке я ждал команды к контратаке, но ее не последовало. Из окопов никто не поднялся. Внезапно наступившая зловещая тишина была так страшна в этот миг, как и предшествующий ей оборванный гром.

В центре наших позиций вдруг появились какие-то серые люди и, по-видимому, в недоумении и замешательстве смотрели по сторонам, заглядывали в окопы. Число их быстро росло. Потом направо в тылу, со стороны батареи, появились такие же чужые люди. Рассудок вернулся. Всё вмиг стало ясно.

«Плен, смерть или свобода», — молнией пронеслось в голове. Да, смерть или свобода.

Я выскочил из окопа. Несколько знакомых лиц также поднялось и замерло. И вдруг, как будто по команде, мы бросились навстречу подымающимся в гору со стороны батареи немцев.

Соскочив с валуна, я внезапно оказался перед смертельно бледным лицом совсем еще молодого немецкого офицера. Немое оцепенение продолжалось всего лишь считанные доли секунды. Рука инстинктивно рванулась кверху, и штык моей винтовки вонзился в его горло и уперся во что-то твердое. Одновременно с этим ударом у самого моего лица прозвучал сухой выстрел, и пуля прорвалась в гимнастерку, обжигая мою шею.

Труп офицера медленно покачнулся и вместе с моей винтовкой опрокинулся и покатился по склону. Через мгновение мы уже были в лесу. Интенсивная беспорядочная стрельба позади заставила нас прижаться к земле и по-кошачьи ползти вниз по крутому лесистому склону. Но радость свободы и жизни уже ликовала в пылающем сердце. Через некоторое время мы спустились в долину верховьев Черного Черемоша. По извивающейся, покрытой плывущей грязью дороге наши артиллеристы тащили свое последнее подбитое орудие. На участках дороги, которые иногда были видны с покинутого нами перевала, снова свистели пули и шлепались в жидкую грязь или вонзались в стволы могучих елей.

Часа через три небольшая группа бежавших от плена солдат спустилась к слиянию рек, с трудом перебралась через догорающий мост и здесь в полном изнеможении лишенные последних сил люди падали на землю у орудий горной казачьей артиллерии, которая должна была закрыть своим огнем выход из долины, вернее, ущелья Черного Черемоша. Через некоторое время немцы появились и здесь, но, встреченные картечью горной артиллерии, ушли обратно на перевал.

Офицеры, наблюдавшие из штаба полка за сражением на Черных горах, впоследствии рассказывали, что 21 июля на Черных горах было подобие извержения нового вулкана. Большая часть защитников погибла в окопах. Часть из попавших в плен при переправе их немцами через какую-то бурную реку, текущую в направлении Венгерской долины, погибла в ее кипящих водах³³.

После потери перевала остатки русских войск отошли на несколько десятков километров по той же долине Черемоша. Полк наш был переформирован и укомплектован новым пополнением из татар и других монгольских  национальностей,  большая часть которых не знала русского языка и домой обычно писала письма на своем, никому не понятном жаргоне. Местная цензура возвращала эти письма и разъясняла, что писать нужно только на русском языке³⁴. В результате этих разъяснений появились письма, написанные русскими буквами, но язык оставался тот же. Так ничего с ними поделать и не удалось.

33   Наступление противник начал 3 августа (21 июля) утром. Уже около 12 часов противник потеснил наш батальон у Яворника. А потому 3-й батальон начал принимать положение вправо к горе Людова (1466). Начальник дивизии двинул две роты во фланг противнику. Около 15 часов противник открыл огонь по участкам 1-го и 2-го батальонов и повел наступление. Основной удар приняли 14-я (высота 1506) и 5-я (высота 1610) роты. По нашим оценкам, против каждой из них наступало не менее батальона. Пагубную роль сыграл и прицельный огонь противника, который разбил сразу пять пулеметов. Несмотря на сопротивление 5-й роты прапорщика Браженцева германцы прорвали ее позиции и зашли в тыл 2-му и 3-му батальонам. 14-я рота прапорщика Милюнаса три раза бросалась в контратаку и отошла только тогда, когда противник вышел в тыл со стороны высоты 1610. Нашим двум батальонам пришлось по горам отступать на Гриняву. 7 августа (25 июля) полк отошел на Долгопольскую позицию. См.: РГВИА. Ф. 2935. Оп. 1. Д. 156. Л. 28–29.

34   В действительности подобное положение было на всех фронтах. Огромный поток писем в годы войны привел к тому, что система цензурных органов (перлюстрировавшая письма на предмет наличия сведений, содержащих военную тайну) не справлялась с ним. Соответственно, главнокомандующие армиями фронта уже в 1915 г. начали отдавать приказ о запрете корреспонденции на иностранных и инородческих языках. Летом подобный вопрос поднял штаб Юго-Западного фронта. В ответе генерал-квартирмейстера штаба Верховного Главнокомандующего М. С. Пустовойтенко указывалось, что необходимо запретить писать письма на тех языках, которыми не владеют имеющиеся в распоряжении цензоры. См.: РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1488. Л. 322, 324, 325.

Ясно, что от такого пополнения трудно было ожидать вначале положительных результатов, что со временем и обнаружилось при первых попытках восстановить утраченное положение на фронте.

Из группы разведчиков счастливо уцелело пять или шесть человек, в том числе Лобачев, Моисеев, один весьма храбрый и всегда ко всему равнодушный чуваш и еще кое-кто.

В резерве мы буквально ничего не делали и, как следствие, целый день думали только о еде. Все мы в то время получали за свои награды довольно приличную по тому времени сумму — по 8–20 рублей в месяц. Сверх своего законного питания в полковой лавочке мы могли покупать любые продукты и лакомства. Там было печенье, шоколад, какао, консервы и тому подобные вещи, а у местных же жителей за хлеб выменивали молочные продукты.

Наш повар-чуваш любил часто готовить какое-то особенное экзотическое блюдо, состоявшее из картофельного пюре, которое заливалось горячим молоком с растворенным в нем какао и сахаром. Это не особенно остроумное и хитрое блюдо готовилось всегда в огромной эмалированной кастрюле. На свежем воздухе, где-либо под тенью деревьев, с большими деревянными ложками рассаживалась вокруг вся группа разведчиков, до отвала наедалась этой жидкой, ароматной коричневой массы и тут же в изнеможении маленькая команда укладывалась спать.

Жили мы своей дружной семьей на окраине деревушки, в какой-то заброшенной избе. И вот, помню, однажды часа в три ночи осторожно и нерешительно разбудил меня Лобачев.

—  Старшой, свининки покушать не хочешь? — в некотором замешательстве прошептал он.

—  Какой свининки? Где вы ее взяли?

Мне хотелось спать, но обижать ребят было неудобно, и я, не вдаваясь в подробности этого вопроса, встал, взял кусок отварной свинины, да так с ним в руке и уснул снова. Утром выяснилось, что неугомонные разведчики не поленились в два часа ночи отправиться в горы и вытащить там из сарая поросенка, не обнаруживая при этом себя ни малейшим шумом.

Мародерство в то время не особенно поощрялось, да и ребята потом устыдились своего поступка, вызванного излишней жадностью. Утром собрали деньги, хлеб и снесли удивленному, растерявшемуся гуцулу, который еще даже не знал о таинственном исчезновении принадлежавшего ему поросенка³⁵.

35   Стоит отметить, что русское командование крайне негативно относилось к мародерству, применяя к мародерам весьма жесткие санкции — вплоть до расстрела. При должной энергии со стороны начальства даже в оккупированных вражеских городах (например, восточнопрусские Инстербург и Тильзит) устанавливался образцовый порядок, отмечаемый в дальнейшем даже противником. Вместе с тем нередко в период тяжелых маневренных боев, сопровождаемых  перебоями  со  снабжением,  войскам  приходилось  питаться «местными средствами». Однако в этом случае мародерство следует отличать от реквизиций. Кроме того, например, на оккупированных вражеских территориях подобным образом войска пытались бороться с благосостоянием противника, подрывая его экономические основы. Отечественный исследователь А. Б. Асташов предлагает рассматривать присвоение чужих вещей («трофеев») как дополнительную мотивацию участия в войне и способ «реализовать свои представления о полезности на этой войне». В любом случае, проблема мародерства не может рассматриваться вне контекста конкретных операций, а также без учета выстраиваемой войной особой системы ценностей. Подробнее см.: Асташов А. Б. Указ. соч. С. 192–199; Пахалюк К. А. Русский оккупационный режим в Восточной Пруссии в 1914–1915 гг. // Военно-исторический архив. 2012. № 6 (150). С. 160–178; 2012. № 9 (153).

Дни отдыха на фронте летели обыкновенно с неимоверной быстротой. Немного отдохнули, немного поучились, поменяли белье и двинулись снова на передовую.

Сменяемая нами часть стояла на подходах к тому же горному хребту, высоте 1077, который был взят нашим батальоном в первом нашем бою за Карпаты. Оставляя старые наши позиции, эта воинская часть предоставляла нам честь снова занять знакомый уже горный хребет.

Тем же почти старым путем повел я разведку на эту высоту. К утру мы поднялись на седловину между Плайкой и известной уже нам высотой, но признаков жизни там вначале никаких не обнаружили. Тогда двинулись мы влево, вдоль голой узкой вершины в направлении крутого обрыва, у подножия которого злобно шумел Черный Черемош.

В это время батальон подошел вплотную к подножию высоты. Не ожидая результата разведки, командование довольно легкомысленно повело еще совершенно необстрелянных новобранцев, не знающих в общей массе русского языка, по крутому, дико заросшему дремучим лесом склону горы.

Для воодушевления солдат наша артиллерия, не зная о том, что разведка находится на вершине, начала обстрел ее шрапнельным огнем. От этого огня мы, конечно, мало испытывали удовольствия, так как потерять голову и жизнь без всякой пользы, да еще от своей собственной артиллерии, было верхом непростительной глупости. Но с этим несладким обстоятельством поневоле пришлось смириться.

Укрывшись за стволами верхних елей, осыпаемые шрапнельными пулями, которые звучно щелкали по стволам и сбивали еловые ветви, терпеливо ждали мы, когда кончится это безобразие.

Нужно напомнить, что на этот раз мы имели дело не с трусливыми австрийскими войсками, а с германской Стальной дивизией. Немцы нас, конечно, видели и терпеливо поджидали, когда мы сами придем к ним прямо в лапы.

Наконец наша артиллерия умолкла, и я понял, что батальон уже где-то близко подошел к вершине. Желая окончательно убедиться, что противника на горе нет, мы перевалили через вершину и двинулись по высокой траве к противоположной опушке леса. И вот в этот-то момент произошла совершенно неожиданная наша встреча. После прекращения артиллерийского огня немцы, решив, по-видимому, захватить нас живьем, двумя группами поползли в траве нам навстречу.

Моисеев заметил раньше остальных движение травы, дал коротким птичьим голосом условный сигнал, и когда перед нами показались враги, мы уже падали в траву, и после дружного залпа наши гранаты одна за другой полетели навстречу противнику, вызвав там вполне естественное замешательство.

В это время наша пехота добралась уже до опушки леса, который кончался всего лишь в 20–30 шагах от вершины, и была уже готова к последнему броску. Но вот в этот-то момент, когда загремели наши гранаты и раздались ружейные залпы с обеих сторон, произошло нечто безобразное и постыдное, о чем до настоящего времени я не могу вспоминать без злой горечи и досады.

Несмотря на то что наши горе-богатыри ясно видели на вершине горы свою разведку и что мы совершенно не собираемся покидать ее, испуганные внезапными взрывами гранат, они, как стадо глупых баранов, бросились обратно вниз с такой стремительностью, что лес задрожал, загудел, как будто в нем бушевала гроза. Всё это произошло на наших глазах так неожиданно и так глупо, что я впервые растерялся, а у Лобачева от злости и досады выступили на глазах слезы.