1.6. Шляхетские комплексы
В начале этого раздела предоставим слово польскому писателю, лауреату Нобелевской премии 1980 г. в области литературы Чеславу Милошу (Czesiaw Miiosz, 1911—2004): «Начало всему — шестнадцатый и семнадцатый век. Польский язык — язык господ, к тому же господ просвещенных, — олицетворял изысканность и вкус на востоке до самого Полоцка и Киева, Московия была землей варваров. С которыми — как с татарвой, вели на окраинах войны...». «Поляки так или иначе ощущали свое превосходство. Их бесило какое-то оловянное спокойствие в глубине русского характера, долготерпение русских, их упрямство...». «Свое поражение в войне поляки встретили недоуменно... Побежденные презирали победителей, не видя в них ни малейших достоинств»34.
Первичный этап процесса становления шляхетского сословия носил в целом позитивный характер. Именно на данном этапе Польша достигла вершины своего могущества. Однако « золотой» XVI в. является и началом конца польской государственности. Шляхта, сосредоточив в это время практически всю полноту власти в своих руках, утратила стимулы к развитию. Солнце для шляхетства остановилось в зените, и это означало закат ее истории. Началось разложение правящей элиты. Каждый самый захудалый шляхтич считал себя равным королю.
Ощущение неограниченной власти и безнаказанности ослабляло волю, притупляло чувство самосохранения. Шляхта перестала воспринимать внешнюю опасность, отказалась перечислять деньги на содержание армии. Шляхтичи и польская аристократия гнушались любого труда, в том числе ратного. Их не привлекало освоение дальних земель и морских просторов.
Взглянем на карты Балтийского и Северного морей. Эти моря омывали берега Швеции, Польши, Дании, Германии, Нидерландов, Бельгии, Великобритании, Норвегии.
Россия со времен Ливонских войн боролась за выход к Балтийскому морю и только благодаря победе в великой Северной войне (1700—1721) этот выход получила.
Все перечисленные страны, за исключением Польши, имели заморские колонии. Например, Швеция, помимо обширных колоний в Европе, в разные периоды времени имела следующие заморские владения: острова Гваделупа (1813—1814) и Сен-Бартельми (1784—1878), в Северной Америке — Новая Швеция (1638—1655), в Африке — Золотой Берег (1650—1653).
Даже маленькая Голландия была великой колониальной державой и какое-то время на равных конкурировала с Англией и Францией.
Подавляемая Швецией и Данией Норвегия владела Оркнейскими и Шетландскими островами, пока король Христиан I в 1468 г. не отдал их в залог шотландскому королю. Тем не менее остров Буве в Южной Атлантике, с прилегающим к нему шельфом, находится в зависимости от Норвегии.
Только поляки, столетиями имеющие доступ к морю, проявили пассивность и остались без колоний. Этому, с первого взгляда, непонятному факту есть свое объяснение. Освоение морских просторов и колонизация заморских земель — задача стратегическая, следовательно, государственная. Только с помощью правящих династий и центральных органов власти можно проводить подобные масштабные операции. Примером тому служат Португалия, Испания, Великобритания, Голландия, Франция и т. д. Правда, известны примеры стихийной колонизации, например, викинги «в частном порядке» освоили Исландию и Гренландию.
Россия двадцать лет вела кровавую Северную войну, чтобы прорваться к Балтийскому морю, после чего она стала Империей, русские открыли Антарктиду, колонизовали Аляску и часть Калифорнии. Русские мореплаватели совершали кругосветные путешествия, ими, в частности, были открыты многие острова Туамоту. На карте мира Туамоту имеет второе название: «острова Россиян», и многие из атоллов названы в честь русских: Кутузова, Румянцева и т. д. Все это стало возможным благодаря сильному государству, которое обеспечило необходимые для экспедиций ресурсы.
В Польше роль государства была сведена к нулю, и поляки оказались не способны не только к решению стратегических задач, но даже к их постановке. Пассионарный потенциал нации не использовался властью для великих свершений, а был сожжен во внутренних конфликтах. Именно поэтому Речь Посполитая, имеющая природный доступ к морю, не стала морской державой. Этим же обстоятельством можно объяснить беспомощность попыток аристократов и шляхетства восстановить постоянно утрачиваемый суверенитет страны.
Польские элиты до сих пор отрицают свою ответственность за многовековое унижение своей родины. По их мнению, только внешний фактор является причиной всех бед и несчастий Польши. Так, М. Мушиньский, профессор Университета кардинала С. Вышинского, и К. Рак, историк и философ, в статье «Историю Польши вновь пишут русские и немцы» настаивают на том, что: «Истинная история Польши не известна миру и, что еще хуже, не известна нам самим. То, что мы знаем о своей истории, было в значительной мере навязано нам имперскими державами, которые с начала XVIII в. стремились уничтожить Польшу и польский дух. Их самым большим успехом было привитие полякам предрассудка, согласно которому мы сами несем ответственность за почти трехсотлетнюю зависимость от чужих держав. Здесь мы имеем дело с одним из основных социотехнических приемов колониального владычества — имперское завоевание представляется благодеянием, оказанным покоренному. В XVIII в. поляки якобы не умели править сами, страна впала в анархию, и поэтому Россия, Пруссия и Австрия совершили акт милосердия и разделили между собой "больную Польшу".
Еще один прием имперской манипуляции заключается в разрушении имиджа покоренного народа. Поэтому захватчики упрекали Польское государство, погрязшее в анархии, в том, что оно угнетало иноверцев и представляло собой угрозу стабилизации в Центрально-Восточной Европе»35.
«Польше не повезло с географией», — выразила мнение польской элиты известная киноактриса Беата Тышкевич, представительница древнего графского рода. В такой логике источниками многочисленных польских бед всегда предстают любые внешние обстоятельства, в том числе и геополитические, а именно — Россия и Германия, между которыми Польша имела «несчастье» оказаться.
Современные польские интеллектуалы, в соответствии со своей нерефлексивной экстернальной традицией, потешаются над «тремя злыми клоунами» — Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным, наблюдающими за Европой с высокого помоста, с которого руководители мира шутят, рассказывают анекдоты, говорят Сталину комплименты и, между прочим, обсуждают послевоенный раздел Польши. Черчилль предлагает сдвинуть ее границы на запад, рисуя спичками этот «трансфер»36.
Но Португалия, Нидерланды, Бельгия, Австрия и десятки других европейских стран в более неблагоприятных «географических» и иных условиях сумели не только сохранить суверенитет, но и создать великие империи и добиться всемирного уважения.
Шляхтичи и аристократы не хотели воевать и не проявили способностей в управлении страной. Они стали приглашать для своей защиты иностранные армии. В частности, для подавления последнего крупного православного восстания 1768 г. И. Гонты и М. Желязняка они привлекли русские войска под руководством генерала М.Н. Кречетникова (1729— 1793). Восстание было подавлено, Иван Гонта и его сподвижники, как граждане Речи Посполитой, выданы полякам, вот тут-то шляхта «повеселилась». С Гонты сняли двенадцать полос кожи, а затем он был четвертован, тело его разрублено на множество кусков, которые потом прибили на установленные в малороссийских городах виселицы. Все это было сделано по решению суда. Польский суд приговаривал повстанцев к четвертованию, сожжению и прочим экзотическим казням. Откуда такая дикость? Где цивилизованность, христианское милосердие, благородство и честь? На подобные казни, как на праздничные представления, сходились шляхтичи с женами, детьми, немощными родителями.
В 1794 г. А.В. Суворов подавил восстание польских конфедератов. Состоялся суд над восставшими, была и амнистия с церемонией по передаче сабель восставшим. Лидера повстанцев Т. Костюшко в камере посетил Император Павел I и вместе со свободой даровал земли, деньги, дорогую одежду. Т. Костюшко дал присягу на верность Российскому императору. Так поступали все лидеры знаменитых польских восстаний. Интересный и много говорящий о менталитете шляхетства факт.
«У нас перед глазами, — писал историк С.М. Соловьев о Польше, пригласившей на свой трон саксонского курфюрста вместе с его армией, — страшный пример, к чему ведет отвращение от подвига, от жертвы, к чему ведет войнобоязнь. Польша была одержима в высшей степени этой опасной болезнью... Тщетно люди предусмотрительные, патриоты, указывали на гибельные следствия отсутствия сильного войска в государстве континентальном, указывали, как Польша теряет от этого всякое значение; тщетно на сеймах ставился вопрос о необходимости усиления войска: эта необходимость признавалась всеми; но когда речь заходила о средствах для войска, о пожертвованиях, то не доходили ни до какого решения, и страна оставалась беззащитной, в унизительном положении, когда всякий сосед под видом друга, союзника мог для своих целей вводить в нее войско и кормить его на ее счет. От нежелания содержать свое войско, от нежелания жертвовать...
принуждены были содержать чужое, враждебное войско, смотреть, как оно пустошило страну»37.
В.В. Кожинов пишет так: «По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского — почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского — 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью в Польше, в 20 раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30 раз меньше, чем в Албании!»38.
Продолжая тему, С. Куняев обращает внимание на следующее важнейшее обстоятельство: «Но ведь все же воевали поляки — ив Европе в английских частях — армия Андерса, и в составе наших войск, и в 1939 г. — во время немецкого блицкрига, длившегося 28 дней? Да, воевали. Но общая цифра погибших за родину польских военнослужащих — 123 тысячи человек, 0,3% всего населения — от 35 миллионов. Наши прямые военные потери — около 9 миллионов человек. Это 5% населения страны. Немцы потеряли (чисто германские потери) 5 миллионов солдат и офицеров — около 7% населения...
В таких страшных войнах, какой была Вторая мировая, тремя десятыми процента — такой малой кровью — Родину не спасешь и независимость не отстоишь, никакие гениальные фильмы не помогут. В жестоких и судьбоносных войнах XX в. сложилась одна арифметическая закономерность. В настоящих опытных, боевых, организованных армиях, воодушевленных либо высокими идеями патриотизма, либо агрессивной, тоталитарной пропагандой, соотношение павших на поле брани солдат и офицеров приблизительно таково: на десять солдат погибал один офицер. Эта цифра — свидетельство мужества офицеров, разделявших в роковые минуты свою судьбу с подчиненными. Это — норма хорошей армии. Она приблизительно одинакова и для армии советской, и для немецкой. Если офицеров гибнет гораздо больше (1:3, как во французской), значит, армия, несмотря на мужество офицеров, плохо подготовлена. А если наоборот? В борьбе за независимость Польши на одного офицера погибало 32 солдата. Может быть, польские офицеры — а среди них ведь было немало и младших — умели успешно прятаться за солдатские спины?»39.