1.9. Психология шляхетской жертвенности

Все бедственное и скорбное, случающееся с нами, происходит за возношение наше.

Марк Подвижник

Разум без благоразумия — двойное безумие.

Б. Грасиан

Католическо -мессианский идеализм польской нации столетиями формировался в рамках формулы польской на-ционально-религиозной идеи: «Польша —Христос среди европейских народов», являющейся мистическим средоточием как польской национальной идентичности, так и религиозной миссионерской жертвенности100. В польской исторической литературе начала нового века вновь звучит тема о том, что после Второй мировой войны «сформировался идеал польской жертвенности»101.

Много сказано и написано о польской жертвенности как

0 лучшем, что есть у этого народа. И мы не возьмемся ставить под сомнение или тем более отрицать это качество. Но есть один весьма важный аспект, о котором практически ничего не говорится, — жертвенность шляхетских элит, которые не только управляют Польшей, но и олицетворяют ее.

В целом проблема жертвы настолько широка, сложна и специфична, что в психологии и криминологии выделен даже особый раздел — виктимология (лат. victima — жертва). Слово «жертва» является заимствованием из старославянского языка, где жрыпва — суффиксное производное (ср. молитва, битва) от жрыпи «приносить жертву, жертвовать», родственного литовскому giti — «благодарить», латинскому grates — «благодарность», авестийскому gar— «благодарение, плата», затем — «дар в благодарность за что-л.»102.

Это слово часто встречается в различных вариантах и словосочетаниях. Так, у автора концепции судьбоанализа JI. Сон-ди находим: добровольная жертва, героическая жертвенность, болезненная жертвенность, жертва магии и чародеев, жертва алкоголизма, беспомощная жертва, жертва навранной судьбы и т. д.103. К.С. Льюис пишет об упоении своей жертвой, об искусственной и самовлюбленной жертвенности104.

Как это ни парадоксально, но находиться в позиции жертвы или просто выставлять себя в этой роли для окружающих порой бывает весьма выгодно. Бывают проблемы, которые мешают нам делать то, что мы хотим. Но бывают и проблемы, которые помогают нам не делать того, чего мы не хотим. Это называется вторичной выгодой.

Так, инфантильное стремление польской шляхты к сохранению «золотых свобод» психологически освобождало ее от решения проблем укрепления и сохранения польской государственности, давало возможность получать щедрую финансовую и политическую помощь от «завоевателей» —Австрии, Пруссии и России.

В ранних памятниках христианской богословской мысли есть идея о том, что нет добродетели без рассуждения. Рассуждение должно идти впереди любой другой добродетели.

В связи с этим принято считать, что истинная жертва всегда осмысленна и добродетельна. Именно такой была жертва Христа. Об этом не могут не знать просвещенные польские интеллектуалы. Но, рассматривая сущность шляхетской жертвенности, мы не можем не видеть, что она зачастую не только бездумна. Она, во-первых, агрессивна, во-вторых, тщеславна. Наконец, в-третьих, она лицемерна и направлена на получение узко корпоративной выгоды. Такая жертвенность, помноженная на инфантильный политический прагматизм, породила то, что известно миру из новейшей истории, — трагедию польского народа, потерявшего в мировой войне 6 ООО ООО граждан.

Вместе с тем, как это ни парадоксально, результаты близорукой и бездарной политики руководства накануне Второй мировой войны на долгие годы дали возможность польским элитам говорить о том, что их страна стала жертвой фашизма и коммунизма. Антигерманскую риторику по соображениям политкорректности, экономической выгоды и страстного желания вступить в НАТО вскоре свернули. Но тема «звериного оскала русского империализма» и в связи с этим польской жертвенности до сих пор остается весьма актуальной. Следуя за JI. Сонди и К.С. Льюисом, представляется возможным говорить не только о жертве навранной судьбы и об упоении своей жертвой, об искусственной и самовлюбленной жертвенности, но и о политически, экономически, а также идеологически выгодной жертвенности польской шляхты.

Страшные потери польского народа во Второй мировой войне в трактовках современных шляхетских идеологов должны означать некую божественную миссию польского народа, понимаемую как жертвенное ниспровержение немецкого нацизма и советского коммунизма. То есть Польша как бы принесла непомерную жертву нацизму и коммунизму: в фашистских лагерях и «Катыни» были уничтожены лучшие представители польской элиты — интеллигенция, священники, профессора, офицеры, все лучшее, что должно быть принесено в качестве сакральной жертвы. В соответствии с этой концепцией именно

Польше было якобы уготовано сыграть основную роль в низложении нацизма и коммунизма.

Однако в этой концепции не нашлось места для признания того, что именно верхушка шляхетских элит Польши была субъектом такого безумного жертвоприношения. Именно она бросила на поругание и уничтожение миллионы своих сограждан. Современные последователи шляхетско-сарматской105 исключительности со свойственным им лицемерием и цинизмом назначают одинаковым злом нацистский оккупационный режим и советских освободителей. Они не считают возможным даже упомянуть о том, что при освобождении Польши от фашистских захватчиков погибло более 600 ООО солдат и офицеров Красной Армии106. И это как раз та жертва, на которую пошло руководство СССР, чтобы освободить, как тогда говорили, братский польский народ.

Искупление грехов других людей посредством жертвы праведников отражает в католическом богословии идею

0 сверхдолжных заслугах. Согласно этому догмату добрые дела праведников и святых, принесших божественному правосудию преизбыточное, сверхдолжное удовлетворение, образуют сокровищницу сверхдолжных заслуг, которой по милости Церкви могут воспользоваться и грешники для своего спасения107. В связи с этим политический мессианизм целого народа еще более богоугодное дело, чем «искупительные жертвы» одного праведника108.

По словам А.Ф. Лосева, в основе любого мифа лежит аффективный корень, который всегда есть выражение тех или иных потребностей и стремлений. Чтобы создать миф, меньше всего надо употреблять интеллектуальные усилия. Мифическое сознание — менее всего интеллектуальное сознание109. А.Ф. Лосев писал и о том, что «миф... ни в каком смысле не есть какая-нибудь рефлексия. Он всегда некая явленность, непосредственная и наивная действительность, видимая и осязаемая изваянность жизни... В мифе нет вообще речи о рефлексии»110.

Напряженные «мифически-психологические переживания»111 ненависти шляхетских элит по отношению к России на протяжении трех веков формировали аффективно заряженные негативные мифы. Шляхетский миф жертвенности психологически и нравственно отравлял и отравляет не только его авторов и апологетов. Он определяет политику современного польского государства по отношению к восточному соседу.

Мы можем предположить, что, будь Польша успешной страной в военном, политическом, колониальном, экономическом отношении, у нее были бы другие мифы. Миф извращенной шляхетской жертвенности рожден в застойном аффекте неадекватности, чувствах исторической ущербности, политического лицемерия и инфантильной обиды.

Именно о таком типе политических деятелей писал Б. Грасиан в 1647 г.: «...себя заполняя обидой, других наполняют досадой. Этакий недотрога нежнее зеницы ока; не тронь его ни в шутку, ни всерьез; не соринка, а ее тень застит ему белый день... Чаще это рабы своих прихотей, ради которых на все готовы; гонор — их кумир своими жалобами на прошлые обиды дают повод для будущих и, уповая на помощь или утешение, вызывают злорадство и даже презрение. Куда политичней выхвалять за услуги одних, дабы подзадорить других; либо твердить о любезности отсутствующих, дабы побудить к ней присутствующих, — как бы наделяя вторых щедростью первых. Муж осмотрительный не станет говорить ни о своих обидах, ни об оплошностях, но не забудет упомянуть о лестном — тем сбережет друзей и сдержит недругов»112.

Психологический анализ обиженного субъекта находим и у А.Ф. Лосева: «чувство обиды, чисто вербально вскрываемое в наших учебниках психологии, всегда трактуется как противоположность чувству удовольствия. Насколько условна и неверна такая психология, далекая от мифизма живого человеческого сознания, можно было бы показать на массе примеров. Многие, например, любят обижаться. Я всегда вспоминаю в этих случаях Ф. Карамазова: "Именно, именно приятно обидеться. Это вы так хорошо сказали, что я и не слыхал еще. Именно, именно я-то всю жизнь и обижался до приятности, для эстетики обижался, ибо не только приятно, да и красиво иной раз обиженным быть; — вот что вы забыли, великий старец: красиво! Это я в книжку запишу!". В абстрактно-идеальном смысле обида есть, конечно, нечто неприятное. Но жизненно это далеко не всегда так»113.

Шляхетское понимание и культивирование жертвенности, побуждая к негативным аффектам и блокированию рефлексии, позволяет, таким образом, польским субъектам политики уходить от ответственности, отказываться от борьбы и сопротивления, тщеславиться, оправдывать свою политическую несостоятельность114, искать и находить мифические причины неудач и поражений вне себя. В итоге программировать и, по словам Л. Сонди, бессознательно «реализовы-вать диалектику своей судьбы»115.

Если обратиться к польской истории, то возникает ряд естественных вопросов. Например, могут ли соответствовать «идеалу жертвенности» польские легионеры-наемники, участвовавшие в захватнических войнах Наполеона? Или — соответствуют ли идеалу жертвенности польские элиты и аристократия, которые, несмотря на неоднократную утрату суверенитета родины, продолжали вести богемный образ жизни?

Например, спрашивается, что Польше делать в Ираке в составе оккупационных сил США и НАТО, и какова там ее роль? Ответ получаем от бывшего президента JI. Качинского, учредившего в 2006 г. новую военную награду — «Орден военного креста», который «должен присуждаться за исключительную жертвенность и мужество, проявленные во время действий в миссиях вне Польши и антитеррористических операциях»116.

Теперь посмотрим, что стоит за традиционным шляхетским романтическим пафосом. Против мужества польского военного контингента мы ничего не имеем, особенно если оно проявляется наемниками за доллары. Если оставить за скобками тему антитеррористической демагогии, то о каких конкретно миссиях идет речь? Об оккупационной миссии? О роли американского и натовского цепного пса?

Как и всегда, без темы жертвенности польские правители не могут обойтись, помогая США и дальше терзать и разорять несчастный Ирак, рассчитывая при этом на свою долю иракской нефти117.

Если вернуться к трактовке слова «жертва», то присутствие Польши в Ираке — это что, «благодарение, плата», «дар в благодарность...» за роль лимитрофа? За размещение американской ПРО?

В феномене жертвы есть одна весьма существенная тонкость. По мнению петербургского лингвиста А.Н. Миронова118, жертвование — это страдательное, болезненное выделение кого- чего-либо кому- чему-либо. Как часто в нашей жизни мы слышим слова, что принесенные жертвы были либо не напрасны, либо, наоборот, напрасны. Казалось бы, ничего такого предосудительного в них нет. Однако, открывая Евангелие, читаем следующее обращение Христа к фарисеям: «Если бы вы знали, что значит: "милости хочу, а не жертвы", то не осудили бы невиновных» (Мф 12:7). Как мы видим, Христос указывает нам на то, что явление жертвы несет в себе опасность для нашей души.

В таком случае неизбежно возникает вопрос о связи жертвования с осуждением невиновных. Почему Иисус Христос указывает на эту связь? Ведь она, на первый взгляд, совсем не обязательна. Для этого необходимо вникнуть в понятие милости. Значение этого слова выглядит так: доверительное великодушно-доброе, милосердное, сочувственное отношение.

А.Н. Миронов считает, что в слове «жертвование» очевидно присутствие, с одной стороны, затратности, а с другой — некой завуалированной корысти. Причем сущностное содержание самого явления затратности, как ни странно, связывается в любом случае, даже в случае требования жертвы, с ее навязыванием. Сам же факт такого навязывания автоматически превращается в сознании подателя жертвы в обязанность перед ним со стороны получателя жертвы.

Таким образом, жертвующий наивно расценивает свой поступок абсолютно справедливым и благородным. При этом он впадает в соблазн ожидания со стороны получателя жертвы добровольного согласия на выполнение в отношении него вполне определенных ответных действий.

Но что делать, если получатель жертвы воспринимает ее, скажем, как безвозмездный дар? Или, наоборот, недоволен тем, что его таким способом принуждают «творить добро» в ответ жертвующему? Таким образом, получается, что жертвование — это навязывание кому-либо обязанности, ответственности перед кем-либо.

Любое жертвенное действие неизбежно побуждает к ответу, который должен быть соразмерен этому жертвенному действию. Поэтому, жертвуя, мы невольно готовим наше осуждение невиновного, который также неизбежно не оправдывает наших суетных ожиданий.

Именно поэтому истинной жертвой в христианской традиции является анонимная, тайная, не отравленная страстями и потому смиренная жертва, когда жертвователь не вводит в смущение, искушение и соблазн «получателя» жертвы. Именно поэтому не принято говорить на каждом шагу о самопожертвовании, о принесении напрасных либо, наоборот, не напрасных жертв.

Таким образом, жертвоприношение по своей сути может быть лицемерным и корыстным, так как приносящий жертву ожидает что-то взамен, например, хорошую добычу, коммерческий успех, победу в предстоящей битве, взаимность в любви и (или), в конце концов, умиление и восхищение окружающих. При этом сама жертва может и не знать, что является жертвой, как это происходило с польским народом на протяжении веков. Неосознанная же жертвенность, собственно говоря, жертвенностью не является.

Н.И. Бердяев писал о том, что особое духовное шляхетство отравляло польскую жизнь и сыграло роковую роль в государственной судьбе. У поляка есть любовь к жесту, в том числе и к жертвенному жесту. В польской душе — пафос страдания и жертвы. В польской душе чувствуется судорожное противление личности, способность к жертве и неспособность к смирению. В польской душе есть всегда отравленность страстями119. Может быть, поэтому шляхетская жертвенность более всего похожа на тщеславие, на стремление хорошо выглядеть в глазах окружающих, потребность в подтверждении своего превосходства, сопровождаемую желанием слышать лесть.

Так, с одной стороны, оправдывается, безответственная политика польских правителей накануне Второй мировой войны, а с другой — «доказывается» исключительная, жертвенная роль Польши в победе над немецким нацизмом и впоследствии над коммунизмом. С помощью такой логики создается современная шляхетская мифология, которая формирует аффективно-негативное отношение к России не только политических элит, но и всего польского общества.