1.7. Психологический анализ феномена польской элиты

Антон Кемпински (1918—1972), выдающийся польский психиатр и философ, так характеризует ментальные особенности поляков: «героически-самоубийственная нота нам не чужда. Пожалуй, ни один народ не начинает своего гимна словами

0 том, что отчизна еще не погибла»40.

Возможно, эта героически-самоубийственная нота является своеобразным ответом поляков на dolor existential — «боль существования», которая является специфически человеческой чертой. Человек всегда стремится каким-то способом уменьшить напряжение этой «экзистенциальной боли». Трудно предположить, в какой степени в каждом индивиде присутствуют самодеструктивные тенденции. Во всяком случае, самоубийство можно считать чисто человеческим проявлением. Немного найдется людей, которые в своей жизни не хотели бы однажды покончить с собой.

Тип алкогольного поведения ради того, чтобы «залить горе», — явление повсеместно известное. Требуется напиться «мертвецки» пьяным, чтобы забыть о том, что болит, чтобы покончить хотя бы на короткое время со своим страданием. Так агрессия по отношению к окружению соединяется с самоагрессией. Типы выпивок, героический и самоубийственный, соединяются между собой. Проблема польского алкоголизма сводится к парадоксу, состоящему в том, что Польша лидирует среди европейских стран по числу пьяниц, вовсе не лидируя по количеству потребляемого на душу населения алкоголя. Поляки любили и любят напиваться до бесчувствия. У них превалирует героический и самоубийственный типы выпивок. Начинают, например, по «одной» за компанию, а заканчивают героически-самоубийственным типом алкоголизации.

Используя одну из психиатрических типологий, А. Кемпински полагает, что в менталитете польского общества преобладают истерические и психастенические проявления. Истерические особенности, по его мнению, лучше всего характеризуют польский иілягон41. Это — стремление импонировать окружению (тщеславие), произвести эффект без чувства обязательности, безграничная фантазия, чувства бурные, но поверхностные, легко и быстро переходящие от одной крайности к другой.

Напротив, психастенические особенности лучше всего выражает фигура польского крестьянина, рядового труженика. Это человек тихий, покладистый, избегающий споров, низкого мнения о себе, он охотно провалился бы под землю, чтобы никому не мешать. В определенной степени эти два личностных типа взаимно дополняются так, что общество, состоящее из подобных людей, может существовать. Одни заседают, другие —работают.

Исчез шляхтич, исчез польский крестьянин, но исторически закрепленные типы мышления, чувствования и поведения сохранились.

Поистине К. Маркс был прав, утверждая, что «традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»42. И мы по-прежнему наблюдаем типично шляхетское фанфаронство и крестьянское усердие. Оба описанных Кемпински, на первый взгляд, противоположных типа связывает одно общее качество. И для одних, и для других главным вопросом жизни является вопрос: «Что другие обо мне подумают?». Истерик стремится завоевать одобрение окружения яркостью, фанфаронством, блистательностью, а психастеник — тихой обязательностью, покладистостью и добротой43.

Подобные типы поведения свидетельствуют о самолюбовании «автопортретом», образом своего «я» (.self-concept). Пользуясь известным сейчас в психологии и психиатрии определением, можно было бы сказать, что в этом выражается определенная психическая незрелость — инфантилизм. Ибо важнейшим качеством психической зрелости является рефлексия — умение объективного восприятия самого себя и способность реалистично ответить на вопрос: «Каков я?». Это вопрос так же типичен для молодежного возраста, как типична и неспособность дать на него адекватный ответ. В инфантильном периоде жизни он может стать источником мучительных переживаний. При отрицательных самооценках дело может дойти даже до попыток самоубийства. Чтобы как-то отличиться перед самим собой и перед окружением, такой человек способен рисковать собственной жизнью в соответствии с инфантильно-героической установкой, которая с возрастом у многих никуда не уходит. Именно развитие рефлексии позволяет преодолевать психологический инфантилизм.

Истерическая и психастеническая доминанты идентифицируются психологами и психиатрами как слабый тип взаимодействия с социальным и политическим контекстом. Общественная роль первых — баламутить, смущать покой, энергично звать куда-то, но не вести по-настоящему к какой-то значимой цели. В отличие от рефлексивной ментальной позиции, таким людям свойственны реактивная доминанта мышления, непонимание причинно-следственных связей, неспособность работать с отрицательной обратной связью и, как следствие, сниженная субъектность, безответственность, а также позерство, нарциссизм, грандиозность восприятия собственного «я», потребность в обожании со стороны других, эгоцентризм, иждивенческие тенденции. Они неспособны к длительному напряжению во имя целей, не обещающих лавров и восхищения со стороны окружающих. В политике — это красноречивые и бессовестные популисты, легко меняющие из тщеславия и личной выгоды линию своего поведения. Проблему «быть или казаться» они решают в пользу последнего.

Второму, психастеническому, типу свойственна пассивно-страдательная позиция, неуверенность в себе, высокая чу встви-тельность, болезненная рефлексия и подвластность средовым воздействиям, повышенная чуткость к опасности, беспомощность перед лицом грубости и жестокости. Такой тип людей руководствуется главным образом не столько потребностью достичь успеха, сколько потребностью избежать неудачи. При малейших трудностях они проявляют уступчивость и не претендуют на лидирующие позиции, им свойственна конформная позиция, покорность и жертвенность, приверженность морально-нравственным традициям44.

Следуя далее в нашем анализе логике А. Кемпински, нельзя не сказать об одном весьма значимом энергетически сильном, но вместе с тем инфантильном, качестве польского национального менталитета, который и до настоящего времени ярко и выразительно представлен в политическом поведении элит. В. Федченков определяет его как «гонор». В переводе на русский язык это означает гордость, и притом, по его словам, не очень еще и глубокую, а поверхностную, быструю, вспыльчивую, но постоянно возгорающуюся. И куда бы вы там ни обратились, что бы вы ни читали, везде услышите это несчастное губительное слово — гордость, честь... Храбрость шляхты трансформировалась в ее кастовую гордыню, выработался деспотизм: всякий в своем поместье хотел быть и почти был королем. Спесь и чванство шляхты проявились и в том, что именно в Польше простой народ, особенно из восточных областей, получил название «хлопов», холопов. Или «быдло», то есть скотина. Или «пся крев» — собачья кровь.

Какое же нужно иметь неуважительное отношение к личности другого человека, чтобы так именовать своего брата, да еще и христианина! Всякий польский шляхтич «рождается для короны», то есть путь к престолу открыт перед ним. Такое убеждение породило грандиозность восприятия собственного «я», что на самом деле есть инфантильное и фальшивое представление о собственной значимости. Установилось убеждение, что шляхтич создан для сабли, а не для пера, не для писательства даже, а тем более — не для торговли, не для «черной» работы45.

В психологической и психиатрической научной литературе подобный тип определяется как психопатический. Поведение людей такого типа осуществляется без учета социальной и этической нормы. Их отличает высокий уровень притязаний, низкий уровень эмпатии, пренебрежение к интересам других людей, неспособность организовать свою деятельность в соответствии с устойчивыми мнениями, интересами и целями. Они не желают учитывать последствия своих действий, не умеют извлекать пользу из собственного опыта46. Им свойственна тенденция к противодействию внешнему давлению, склонность опираться в основном на свое мнение, а еще больше — на сиюминутные побуждения. В состоянии аффективной увлеченности, азарта у них преобладают эмоции гнева или восхищения, гордости или презрения, то есть ярко выраженные, полярные по знаку эмоции, при этом контроль интеллекта не всегда играет ведущую роль. Потребность гордиться собой и снискать восхищение окружающих — это насущная потребность для личностей данного типа, в противном случае эмоции перерождаются в гнев, презрение и протест. Как правило, их инфантильная, неадекватно завышенная самооценка позволяет им рационализировать свое импульсивное поведение посредством провозглашения необязательности обязательных для всех остальных норм и правил. Непосредственная реализация возникающих побуждений и недостаточно развитая способность к прогнозированию приводят их к отсутствию страха перед возможными негативными последствиями. При этом они способны влиять на судьбы других людей, но эта способность находится в зависимости от того, насколько зрелым и независимым от сиюминутных побуждений является представитель данного типа. В единении с истероидной установкой такие лица могут восприниматься другими людьми как яркие, мужественные, героические личности, склонные к подвигу и самопожертвованию.

Психопатическая доминанта польской элиты формировалась и воспроизводилась в течение нескольких веков. Так, особенностью политического развития Польши было то обстоятельство, что сословная монархия не стала в ней ступенью к установлению абсолютизма. Начиная с XVI и до XIX вв. Речь Посполитая являла собой уникальный в истории случай существования магнатско-шляхетской республики в монархическом облачении. Лишь шляхтичи считались народом. Не только закрепощенные хлопы, но и мещанство городов, включая бюргерство Данцита (Гданьска), Торна (Торуня) и других центров со значительным немецким населением, было лишено политических прав. Если допустить, что низшие классы Польши — «хлопы», крестьяне, батраки, панщина — были безмерно далеки от «панов» и это сгубило единство и мощь Польши, то почему те же самые условия барщины не погубили Россию в 1812 г. при нашествии блестящих войск Наполеона? Почему дворяне и крестьяне-рабы встали вместе на защиту Родины и изгнали Наполеона? Значит, есть крестьяне и крестьяне, барщина и панщина...47. Представляется обоснованным, что главный источник трагической судьбы Речи Посполитой — невиданный в Европе, ничем не скомпенсированный внутренний социальный развал. Наивно было бы ожидать, что энергичные соседи станут с голубиной кротостью взирать на то, как Польша слабеет под бременем раздоров дворянских группировок и казацких восстаний, и не попытаются осуществить свои территориальные притязания48.

В. Федченков приводит следующие цитаты из «Польского катехизиса для революционеров»: «Старайся всеми мерами... нажиться за счет русской казны: это не есть лихоимство; ибо, обирая русскую казну, ты через то самое обессиливаешь враждебное тебе государство и обогащаешь свою родину... И Святая Церковь (католическая) простит тебе такое преступление; Сам Господь Бог, запретивший убивать ближнего, разрешает через святых мужей обнажать оружие на покорение врага Израилева». «Помни, что Россия — первый твой враг, а православный есть раскольник (схизматик); и потому не совестись лицемерить и уверять, что русские — твои кровные братья, что ты ничего против них не имеешь, а только — против правительства, но тайно старайся мстить каждому русскому...»49.

Когда произошло восстание против России в 1863 г., в газете революционных кругов «Независимость» («Непод-леглосщь») писалось так: «Польша — это острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира с целью расколоть его в щепы». И если о ком другом, то уже

0 Польше, во всяком случае, безусловно, необходимо сказать, что религия, и именно католическая, имела и до сих пор еще имеет огромное значение. И без этого не понять Польши, ее истории и ее падения50.

Нередко ставится человеку в плюс, что он не даст себя в обиду, что это признак силы характера. На самом деле гордость, да еще и легковоспламеняющаяся, есть опасная и жестокая болезнь, вредная не только самому страдающему ею, но и окружающим. Самолюбивый человек, обремененный инфантильным психопатическим комплексом, и сам расстраивается от всяких поводов, и других мучает: это мы постоянно видим в повседневной жизни. То же самое, по словам В. Федченкова, должно сказать и о целом народе. С этим проявлением польского менталитета связывается цепь других болезненных последствий. В самом деле, возьмем, например, известный польский феномен, так называемый либе-рум вето, — «не позвалям». Любой шляхтич на сеймах мог один сорвать все решения, если он с ними не согласен. Право «либерум вето», соединенное с продажностью шляхетско-магнатского сословия, превращало само понятие государственной власти в фикцию51.

Вот примеры: из 18 сеймов за 17 лет при Августе II (1717— 1733) 11 сорвано и 2 окончились безрезультатно. В мире не было другого народа, который бы пользовался таким неограниченным, точнее — необузданным, правом голоса. Из этой «золотой свободы» выросла другая болезнь — безначалие, о чем постоянно говорят не только историки, но и сами поляки. У них даже сложилась невероятная поговорка: «Полска нержа-дем стой» — «Польша непорядком держится». Одновременно с этим все исследователи польского менталитета отмечают другое его свойство: необычайную возбужденность, горячность, вспыльчивость, восприимчивость, нетерпеливость, легкость, воспламеняемость. Не раз за последние два столетия Польша находилась в крайней смертельной государственной опасности. Варшаву осаждают враги. А паны закатывают балы... Так, при короле Понятовском, пишет В. Федченков, решаются последние часы Польши. Сейм не может прийти к решению об ограничении «либерум вето» и о предоставлении некоторых прав низшим классам, и тут же задается королем пир на 4 ООО человек. Бал для поляков — первая необходимость.

Г. Гачев, автор замечательного эссе «Польша», преисполненного симпатии и любви к полякам, с горечью пишет: «Такое создается впечатление, что тут постоянно пируют и танцуют и весело жизнь препровождают. Немногозаботливость. Бесшабашность. Радость бытия вкушается сразу, а не откладывается на потом, про запас... Недаром и гимн Польши — это мазурка

Добровского — плясовой ритм, а не марш. И кто-то там заметил: "Проплясали поляки свободу Польши"52.

Сам Костюшко, этот прославленный, и недаром, герой национальной Польши, недостаточно приготовился к восстанию против таких сильных противников, как Россия и Пруссия. Его соратники выступили, даже не дождавшись его. Впоследствии, на допросе в Петербурге, друг Костюшко С.Ф. Урсин-Немцевич дал такое показание по вопросу, почему они подняли восстание с другими: «Восстание было плодом отчаяния и безумной поспешности; увлеченные воображением, они (поляки) легко принимали признаки за надежды, надежды за вероятности; легко было предвидеть бездну, которая нас поглотит; и я был в отчаянии; я добивался только ран, добился до них и до тягостного плена»53.

В манифесте польского сейма от 6 декабря 1830 г. цели восстания были сформулированы людьми, несомненно страдавшими манией величия: «...не допустить до Европы дикой орды Севера... Защитить права европейских народов...»54.

Через тридцать с лишним лет во время польского восстания 1863 г. немецкий историк Ф. Смит жестоко высмеет идеи авторов манифеста: «Не говоря уже о крайней самонадеянности, с которою четыре миллиона людей брали на себя покровительство 160 миллионов, поляки хотели еще уверить, что предприняли свою революцию за Австрию и Пруссию, дабы "служить им оплотом против России"»55.

Профессор истории Я. Тазбир пишет о январском восстании 1863 г.: «Это же было просто безумие... мы пошли в бой без оружия. Между прочим, манифест повстанческого правительства 1863 г. был написан вовсе не кем-то из политиков, а поэтессой Ильницкой, которая верила, что одного только энтузиазма достаточно, чтобы враг был разгромлен. Друцкий-

Любецкий, который был величайшим польским финансовым гением, в момент, когда вспыхнуло восстание 1830 г., был абсолютно убежден, что где-то есть командующий со штабом, который всем этим руководит, но он так ловко законспирирован, что русские его не могут схватить. А когда он узнал, что нет никакого командующего и никакого штаба, то велел собрать дорожные сундуки и уехал в Петербург, ибо считал, что все это не имеет никакого смысла... Восстание не имело ни малейших шансов на успех...»56.

Другой поляк, некий М. Годлевский, также говорит: «Под влиянием внешних обстоятельств мы привыкли увлекаться фантазией и обманывать себя, как бы нарочно. К сожалению, даже и доселе, — пишется в польской газете «Нива» за 1872 г., — мы неохотно взвешиваем условия нашего быта трезвым рассудком; любим преувеличивать свои силы и достоинства, рассчитывать на счастливую случайность и на несуществующую мощь; а, наконец, выжидать, сложа руки, лучших времен». Он же написал про русских совсем иное: «Даже и заклятый враг не может не признать за русскими политического смысла. Это — их несомненный дар». «А нас, — говорит неизвестный автор польской рукописи, — Господь Бог наделил... великим качеством — геройством; но не даровал нам другого качества: политического благоразумия и повиновения своим властям; сам же народ потерял в себе совесть»57.